Бог нажимает на кнопки  - Ева Левит

А девушка почему-то не радуется завтрашнему дню. И это после того, что сама так старалась, чтобы все получилось на высшем уровне!

Сегодня она распечатала готовый сценарий будущего действа, скрепила копии и разложила по цветным папкам: для режиссера, для продюсера, для ведущего, для техников, для… Да для кого только нет!

И строчки с аккуратных белых листов уже словно впечатались в ее собственный мозг, так что ей даже не надо подглядывать в сценарную шпаргалку. Она и так точно знает, что за чем, кто за кем.

Так почему же ей не хочется, чтобы завтра наступило? Почему боязно? Почему жутко от одной мысли о загадочном кудеснике, для которого приготовлен сверкающий подиум и роскошный трон?

Она ведь так мечтала попасть на телевидение, так ждала своей первой программы. А теперь завидует одноклассницам, которые стажируются не здесь, в этом задекорированном мишурой мирке, а в продуктовых магазинах и конструкторских бюро.

И в голове у нее только одно: горячее какао и пушистые тапочки, в которых хорошо бы утонуть ногам, гудящим и ноющим в знак протеста против высоких платформ.

Клара, поправляя перед зеркалом свою сложную прическу, дала ей сегодня последние наставления. Среди них было и требование проверить ручки трона.

Оказывается, в них сделаны маленькие полые ящики с задвижными крышками. Так что снаружи и не заметишь, и не распознаешь. А ей теперь предстояло убедиться, что открываются они легко и бесшумно. И закрываются тоже.

– А зачем это? – удивилась Кирочка.

– Их учитель сердечник и астматик. Говорят, что во время сеансов может плохо себя почувствовать. В ящиках будут лежать лекарства и аэрозоли на всякий случай. Чтобы он мог ими воспользоваться, не прерывая шоу. Мы же, если что, камеры переключим, чтобы его не смущать.

– Странно как-то, – поморщилась Кирочка. – Целитель, а себя исцелить не может.

– Не может, не желает… Это не наше с тобой дело. Кто знает, вдруг, помогая другим, он берет их боль на себя, жертвует собой.

– Но…

– Нам это неважно. Нам важен рейтинг и приток рекламодателей. Да и сам заказчик нам неплохо платит. Так что делай, что тебе велят, и не задавай лишних вопросов.

Кирочка больше и не задавала. Проверила хитрую систему ящиков, убедилась, что все в порядке, засунула пальчики в проделанные в позолоченных ручках трона пустоты.

И все-таки это было странно. И неприятно. И ее настроение совсем испортилось. Так что стало очевидно: она заслужила немного какао и пару карамелек для полного счастья.

И вот она уже дома, и пьет этот обжигающий губы напиток, и дует на него, как маленькая, и сосет конфетку.

А за окном темно и тихо. А за другими окнами дышат другие люди.

Добрые и злые.

Здоровые, больные и ждущие исцеления.

И кудесник тоже там, среди них. Готовится к выступлению. Примеряет костюм. Глотает успокоительное.

Или наоборот: крепко спит и ни о чем не беспокоится. Потому что уверен в себе. Потому что знает, что одним движением руки, одним мановением пальца может изменить судьбу другого человека и повергнуть уверовавшего к своим ногам.

«И зачем только тот парень нам все это сказал? – думает Кирочка. – С тех пор мне никак не успокоиться. Так и вижу этого страшного человека. И толпу, распростертую ниц».

Наверное, это все потому, что у парня лицо в тот момент было такое отрешенное, такое полное веры и… (ну да чего скрывать?) безумия.

Кирочка до сих пор никогда не видела подобных лиц.

Может быть, только однажды, еще в глубоком детстве… Да, там была старуха с похожим лицом.

И Кирочка вспоминает, как мама купила ей надувного резинового зайца для плавания. И на резине было легкое напыление. Что-то такое под замшу, чтобы создать иллюзию мягкой шкурки. И она стояла на улице возле дома и ждала маму, которая накладывала последние штрихи косметики перед выходом на пляж (зачем, кстати, перед купанием краситься?), и держала зайчика под мышкой. А тут и подошла эта старуха.

Откуда она взялась? Может, соседкой была. Может, просто мимо проходила. Неважно. Зато, по всей видимости, она была подслеповатой и не разглядела как следует, что именно Кирочка держала в руках. И начала кричать на Кирочку:

– Зачем ты мучаешь котенка? Отпусти его, проклятая! Отпусти! Иначе гореть тебе в вечном пламени. И будут мучать тебя до скончания веков!

Вечно! Вечно!

И глаза у старухи – узкие, слегка затуманенные гноем – излучали жуткую ненависть. И веру. Искреннюю веру. Такую же, как у того парня. Хотя он совсем не казался злым, а даже наоборот. И все-таки было между ними что-то общее.

Вот поэтому, наверное, Кирочка и боится. И сосет конфетку, а на глазах слезы. И не хочется ей завтра идти на работу. И видеть, как кудесник простирает пальцы над головой какого-нибудь увечного и, словно гвоздь плоскогубцами, вытаскивает из него привычное тому страдание. А сам задыхается, и хватается за сердце, и ищет еще совсем недавно полными силы и жизни пальцами аэрозоль, и прыскает, но не успевает вдохнуть и падает в обморок. Прямо к Кирочкиным ногам, которые сейчас пока в безопасности, обутые в мягкие тапочки с пухом.

Дастин сказал ей днем, что она настоящий и большой молодец. Потому что отлично справляется и ухитряется не особо раздражать эту мымру Клару.

Клара как раз тогда продефилировала мимо, и Дастин хитро подмигнул, косясь в сторону ее увенчанной сложной волосяной конструкцией фигуры.

– А вам не страшно? – спросила его Кирочка.

– Чего именно я должен бояться?

– Ну, этого шоу.

– Нет. Мы же профессионалы.

– Да я не об этом. Не о программе. О самом сеансе. Об исцелении. Как он это делает? Страшно.

– Я не знаю. Вот завтра придут врачи-консультанты, спроси у них.

И Кирочка хочет спросить. Чтобы они убедили ее, что все в порядке, что все поддается научному объяснению, что все по-доброму и так, как надо.

А ведь она никогда не верила в детские сказки про колдунов. И поэтому сама не поймет, отчего же все-таки так страшно. Как маленькой. Как той, кому не справиться с кошмарным сном без маминого поцелуя и карамельки.

Это было на уроке анатомии. Изучали строение головного мозга. И на большой иллюстрации, прикрепленной к доске, как на карте, дыбились какие-то барханы и лунные кратеры.

По этому инопланетному ландшафту резво скакала указка училки, а он следил за указкиным острием и представлял себе, что оно, как шпага, как хирургический инструмент, сейчас вдруг вонзится в серо-бежевое желе, вспорет его ловким надрезом и с доски на пол, мимо училкиного стола и дальше между партами, польется горящая клубящаяся лава, пачкая кеды, присыхая к ним вечным свидетельством свершившегося кощунства.